Невеста врага - Констанс О`Бэньон

— Шахматы, как и война, — мужская игра. Сдается мне, что женщины вообще не способны продумывать свои ходы. Мужчина, Арриан, ни за что не стал бы жертвовать своей королевой. — С этими словами он взял ее королеву слоном.

— Вы слишком самонадеянны, милорд. Как бы вас за это наказать?

Три хода спустя Арриан сделала неожиданный выпад конем.

— Шах и мат, милорд, — озорно поблескивая глазами, объявила она.

В первую минуту Уоррик воззрился на нее в немом изумлении, которое постепенно сменилось добродушной веселостью.

— Ах вы негодница! Вы нарочно пожертвовали королевой, чтобы заманить меня в ловушку! Глаза Арриан победно сверкали.

— Но, Уоррик, не вы ли только что уверяли меня, что шахматы — мужская игра? Как же вы позволили женщине одержать над вами верх?

— Да, моя юная плутовка, в этой игре я признаю себя побежденным. Однако какое коварство — сделать вид, что вы совсем ничего не понимаете в шахматах.

— Такого я не говорила.

Протянув руку, он помог ей подняться.

— Вы выиграли, Арриан, и я решительно отказываюсь с вами играть до тех пор, пока не пойму, как вы это сделали.

Они подошли к столу, на который миссис Хаддингтон уже составляла с подноса бренди и чайные принадлежности. Когда экономка ушла, они сели на просторный диван.

— По правде сказать, Уоррик, я неважная шахматистка. Брат так часто разбивал меня в пух и прах, что однажды отец отвел меня в сторонку и показал эти несколько ходов. Сильный игрок, как правило, не ожидает от противника ни добровольной сдачи собственной королевы, ни внезапного хода конем. Разумеется, такая уловка срабатывает лишь однажды, и следующую игру вы бы наверняка выиграли — я ведь действительно играю слабовато.

Ее прямота умилила Уоррика. «Родные наверняка обожают эту юную проказницу», — подумал он. Да и сам он, вопреки ожиданиям, до сих пор не слышал от нее ни сетований, ни упреков; о такой жене, пожалуй, можно было только мечтать.

Арриан тем временем налила ему бокал бренди, а себе чашку чая.

— Какие еще неведомые таланты скрываются за обликом нежной девы, миледи?

Отставив чашку, она заговорщицки наклонилась над столом и прошептала:

— Однажды я выиграла забег на скачках в Равенуорте!

Уоррик изобразил совершенное изумление.

— Вы шутите! Как может столь утонченная леди — да и вообще женщина — участвовать в скачках?

— Уверяю вас, это чистая правда. Получилось так. Мой дядя Джордж выставил тогда на скачки лошадь, на которую очень рассчитывал. Утром мы с братом заглянули в конюшню — проверить, как дела…

— Вам позволялось заходить в конюшню?

— Разумеется. В деревне мне вообще позволялось гораздо больше, чем в Лондоне.

— Продолжайте.

— Так вот, дядин жокей, как сказала бы Элизабет, мамина служанка, оказался «под мухой» и не то, что в седле — на ногах-то не мог держаться. Мы с Майклом долго спорили, говорить или не говорить об этом дяде Джорджу: он ведь так надеялся на победу.

— Да, положеньице!

— А потом мне пришло в голову, что мы с жокеем приблизительно одного роста и комплекции, и, хотя Майкл меня отговаривал, я все же переоделась в жокейский костюм, а волосы затолкала под шапочку. Вот только я никак не ожидала, что я действительно приду к финишу первой и мне придется делать круг почета — тут уж, понятно, любой мог меня узнать.

Уоррик был в полном восхищении.

— А что потом?

— Дядя Джордж, конечно же, узнал меня сразу. Оправившись от потрясения, он молча принял свой приз и деньги — двадцать фунтов стерлингов.

— Он вас выдал?

— Дядя Джордж? Ничуть не бывало! После он даже ни разу со мной об этом не заговаривал. Но на следующий год он подарил мне на день рождения свой приз. Надо сказать, что этим он очень озадачил моих родителей, зато мы с Майклом от души повеселились над его благородным жестом: мы-то знали, как страстно он мечтал о той победе.

Этот трогательный рассказ о детской шалости окончательно покорил сердце Уоррика. «Если бы она только знала, как она бесподобна!» — подумал он.

До того как Арриан вошла в его жизнь, он был спокоен, потому что не чувствовал своего одиночества. Теперь же душа его наполнилась до краев желаниями тревожными и несбыточными.

— Арриан, вы очень несчастливы здесь?

— Я утешаюсь тем, что к августу вы отпустите меня, Уоррик.

Он поднес ее руку к губам.

— А если я попрошу вас остаться?

Арриан вскинула на него глаза, пытаясь угадать, что это: слова, сказанные от сердца, или новая злая шутка.

Когда Уоррик медленно притянул ее к себе, Арриан, к его удивлению, не вырывалась. Да, но значит ли это, что чувство уже начинает зарождаться в ее душе? Его целью было сломить ее сопротивление, однако делать это следовало очень постепенно и осторожно, чтобы не отпугнуть ее.

— Вы не ответили, — шепнул он, приподнимая ее подбородок. — Если я попрошу вас об этом, вы останетесь?

Но прежде чем она успела что-то ответить, он склонил голову и обжег ее полуоткрытые губы поцелуем, от которого у нее перехватило дыхание и сердце бешено заколотилось.

Лишь когда горячая рука Уоррика скользнула по изгибу ее шеи к груди, Арриан, охваченная непонятным волнением, вздрогнула и оттолкнула его.

— Нет, милорд, я все равно не соглашусь остаться у вас. Я принадлежу Йену, и вы не властны этого изменить.

Взгляд его снова сделался отстраненным.

— Как вам угодно, миледи.

— Единственное, что мне угодно, это чтобы вы отпустили меня домой.

— Я не могу этого сделать.

— Тогда не прикасайтесь больше ко мне.

— Вам неприятен мой поцелуй? — с деланной серьезностью осведомился он, в то же время любуясь нежностью ее румянца.

— Вы не должны позволять себе такие вольности, потому что я не принадлежу вам.

Уоррик решил прибегнуть к другой тактике:

— Не хотите ли завтра утром покататься со мною верхом?

Ее взгляд мигом прояснился.

— Верхом? С удовольствием, милорд.

— В таком случае я желаю вам доброй ночи.

Арриан почему-то очень не хотелось уходить, но он вполне недвусмысленно предложил ей удалиться.

— Доброй ночи, милорд.

Уоррик проводил ее до двери и взял за руку.

— До завтра, миледи. — Теплые губы прижались к ее тонкому запястью.

Пока Арриан поднималась по лестнице, ноги, казалось, сами собою несли ее вверх. С каждым разом хозяин замка становился ей все менее неприятен. Сегодня она должна была ответить пощечиной на его поцелуй, но она этого не сделала. Неужели он медленно преодолевает ее сопротивление? Так она скоро целиком окажется в его власти. Не подвергает ли она себя слишком большой опасности?

У себя в спальне она заперлась на ключ, не совсем понимая, зачем она это делает: чтобы Уоррик не мог проникнуть внутрь или чтобы она сама не могла выбраться наружу?